Гора уходила в небо. Острые хребты круто вспарывали гладкие склоны и цеплялись вершинами за густое, как молочный коктейль, небо. С высоты пары тысячи метров воспоминания о весне, оставшейся у границ лощины, казались радостным зимним сном. В лицо била метель. Томми, ярко-зелёная молния, давно скрылась вдалеке, и Билли бросил тщетные попытки поймать взглядом брат. Куда бы он ни смотрел – весь мир был соткан из белого и седого, мир был зачарован и усыплён песнями вьюги.

С базы Секретных Мстителей они сбежали, едва на испуганно затихший город опустилась ночная мгла. Опасаться, что их хватятся раньше утра, оснований не было: у Кэпа и без снующих по базе детей проблем на целую страну третьего мира хватало, а Тедди, хоть и нахмурился в ответ на просьбу, но сдавать их не собирался. Возможно, им и стоило взять с собой Халклинга, но кто обеспечил бы им прикрытие? Да и втроём они двигались куда медленнее... На их стороне была скорость Тома, а там, где не спасали быстрые ноги брата, на помощь приходила магия (фокусы, как фыркал близнец). У Тедди были крылья, но все же втягивать своего парня в семейные дела Билли не хотел. Тому и так тяжело было делить его общение с кем-либо. Настолько, что брат был готов сбежать на другой конец планеты в одиночку, если это могло помочь найти маму. Билли был рад, что Тедди все же понимал это, и хотя бы внешне не проявлял обиды.

Свой шарф Каплан почти сразу отдал безрассудному брату – Томми слишком верил в свою неуязвимость. Иногда Билли казалось, что вместе с чувствами у его брата отсутствует инстинкт самосохранения. Одежду он заколдовал ещё в начале подъёма, но холодный ветер остервенело кусал щеки, а пальцы под плотными перчатками все равно закоченели и почти не гнулись. Лететь он старался поближе к земле – за попытку взлететь повыше он расплатился ушибом спины пятнадцатью минутами раньше, — и на пределе своих сил. «Почему горы? Почему не лес? Ну, хотя бы не вулкан…». Воображение красочно рисовало подъем на Карадрас. Роль Леголаса без сомнений отошла светловолосому и легконогому брату. Шмыгнув носом, он поправил сбившиеся зимние наушники и подтянул воротник алого пончо выше, пытаясь спасти нос от обморожения. Бормотать заклинания и сражаться с ветром одновременно у него пока не получалось.

– Каковы шансы, что мы что-то найдём? – брат оказался рядом, как всегда, неожиданно. Просто внизу материализовалось яркое, неуместное на фоне серебристого снега, пятно, и Билли сразу же опустился ниже. Чтобы услышать друг друга, приходилось кричать.

– Примерно как у Люка Скайуокера, когда он нашёл Йоду.

Поморщившись, брат тут же умчался вперёд, и Виккан вновь остался наедине с графитовыми скалами. Если бы он только знал конечный маршрут, он просто перенёс их туда. Но соваться неизвестно куда, рассчитывая, что заклинание сработает правильно, он не хотел. Если волшебница уровня Ванды не желала, чтобы её нашли, то неудачливым искателям даже вся магия мира и спутниковый GPS – не парашют. Искать приходилось, ориентируясь на слухи и обрывки воспоминаний бывших Мстителей, на смутные видения и старые отчёты о миссиях. Если бы эти поиски были школьным проектом, близнецы получили бы за них «отлично» уже на стадии подготовки.

В какой-то момент Билли бросил попытки догнать Тома: попробуй догнать на своих двоих синкансэн.

— Ладно, я просто подожду его здесь… — он сплюнул снег и потёр горящую от холода щёку. – Все равно это бесполезно.

За все эти два года с тех пор как он пообещал брату найти Алую Ведьму, он ни разу не посмел себе усомниться в их успехе. Ради Тома он был готов гоняться за призраками так долго, как потребуется, но совершенно не знал, что делать, когда сдаваться начал уже брат. В конце концов, он просто запутался, кому из них это нужно было больше. Выходило, что ему. Но воющая стужа и болящая спина притупляли его энтузиазм. Разница между братьями была лишь в том, что Билли в этой ситуации мог притвориться оптимистом.

Он стоял, прижимаясь к холодной скале, и дышал ночным воздухом, потеряв счёт времени. Наверное, его и немного прошло: редкие, самые упрямые звезды, были неподвижны. Красиво. Хотел бы он оказаться здесь в другое время, возможно летом. Устроить пикник с Тедди под чистым и ясным небом, сфотографировать Уитни с высоты птичьего полёта в инстаграм. Билли окинул взглядом долину – она простиралась под густым туманом и снегом в километрах под ними. Внизу тоже были свои звезды: рыжеватые окошки туристических домов соблазняли обещанием тепла и тишины, а если повезёт, то и горячего шоколада. Если бы только они нашли тихое место, где можно хотя бы отдышаться, он обновил бы чары. Может, им стоило бы отложить поиски до более спокойных времён. Вздохнув, Билли поправил свой плащ – ветер изрезал края, как когтями, — и вновь поднялся в воздух. Как раз тогда, когда на заснеженную горную тропу вновь выскочил брат, бешено размахивая руками, словно пытался взлететь. Он не ожидал хороших вестей, но сердце все равно пропустило удар – а вдруг? Расстояние до Тома он преодолел за пару секунд (черепашья скорость, — сказал бы брат).

— Что-о-о?.. – спросить он не успел. Томми беспардонно схватил его за руку и приобнял одной рукой. Билли зажмурился, уже зная, что последует дальше. Мир качнулся, теряя краски, а в следующее мгновение белизна ночи сменилась полумраком горной пещеры. Любоваться произведением искусства, высеченного природой в скале, у Виккана не хватило сил: жадно глотая воздух, он вцепился в брата, как в спасательный круг. Он тяжело сглотнул и уткнулся лбом в плечо Тома: кончики заиндевевших волос кольнули пылающую щеку.

— Я ненавижу, когда ты так делаешь… — пробормотал Билли, нехотя позволяя брату отпустить его. Ноги тут же подогнулись. Подобные перемещения он переносил лучше сокомандников, но и в лучшие дни он предпочёл бы телепорт. Пара глубоких вдохов помогла успокоить желудок. Слова брата отозвались эхом в стылой пещере.

— Вау… Похоже на вход в Морию, — он выдохнул на грани шёпота и сделал шаг к кажущейся вплавленной в камень металлической стенке. Он заскользил пальцами по холодному металлу, пытаясь найти панель управления, запоздало понимая, что реакция брата далека от идеальной: он просто хихикал. – Ты не видишь?

Вздохнув, Виккан облизал обветренные губы. Он почти небрежно взмахнул рукой: голубоватые языки пламени, сорвавшиеся с ладони, стёрли иллюзию. Проходом в глубину пещеры служила дымчато-серая дверь, без каких-либо панелей или замочных скважин.

— Так, ладно… Если оно под сигнализацией, у нас будут проблемы. Также, если это принадлежит не Мстителям, а военным или инопланетянам – у нас тоже будут проблемы. Ещё большие, правда… — проворчал он скорее для протокола, любопытство в этот раз было сильнее.

— Откройсяоткройсяоткройсяоткройся… – закрыв глаза, он по привычке вскинул руки и забормотал вплетающиеся в цепочку заклинания слова. В голове кружилось с десяток мыслей и просьб, но озвучить их все он не мог, только надеяться, что попытку взлома частной собственности не отследят ни компьютеры Старка, ни правительственные спутники, или что там у них. Ответом на его желание стал скрежет тяжёлых дверей.

— Скажи «друг» — и входи.

Отредактировано Billy Kaplan (2014-07-11 20:43:28)

Проснувшаяся, как огромный дракон, база загудела  роем светлячков. Билли стянул жёсткую перчатку, размял замёрзшие пальцы и скользнул кончиками по стене: сквозь неё просачивалось тепло и лёгкая вибрация. Что ж, по крайней мере, здесь можно было отогреться, прежде чем  отправляться обратно. Дорога в Нью-Йорка должна была стать куда проще. Билли замер, прислушиваясь к треску зажигающихся под потолком люминесцентных ламп. Людей это место почти забыло. Шаги брата гулким эхом отдавались в туннеле все дальше, пришлось прибавить скорости, чтобы догнать его вновь, и на всякий случай взять за запястье. Как иначе напомнить нетерпеливому брату, что он не у всех вместо сердца пламенный мотор, Билли просто не знал. О том, что жест отдавал чем-то детским он и не подумал.

Дорога по жутковатому коридору закончилась огромным залом, залитым тусклым светом синеватых ламп. «И правда, вау». Дизайн не оставлял сомнений, кто обустраивал базу: он почти точно копировал Башню Мстителей. Билли был там, он помнил. Разве что большое окно здесь заменяла серая стальная пластина на стене.

— Смотря, что считать ошибкой. По-моему, мы нашли что-то удивительное, — выдохнув облачко пара, он пожал плечами. Удивляться сил у него не осталось – подъем высосал их все, но чистый восторг брата заставил улыбнуться. Ему нравилось доказывать, что чувства у него все-таки есть. Эмоции Тома всегда обжигали и, когда тот не притворялся безразличным, то легко заражал окружающих своим энтузиазмом.

Наверное, когда-то базой управлял ИИ Старка, но теперь база напоминала больного, после лоботомии: опустевшие помещения вновь жили, механизм сложного организма тикал, как часы, только ни души, ни сознания в ней не было.  Имитация жизни. От сравнения Виккан поёжился.

— Слушай, давай посидим пару минут и посмотрим, что здесь сохранилось. Вдруг, здесь есть что-то из личных вещей Ванды, — в тепле ушиб вновь напомнил о себе, заставив согнуться и поморщиться от боли. Возможно, ему стоило отказаться от плаща. Хотел бы он знать, как Тор справлялся с бурями и грозами, закутанный в штору. Хотя, на то он и был богом, возможно, этот талант шёл в комплекте с бессмертием. – Пара минут. Пожалуйста.

Стянув через голову потрёпанную снежным штормом заиндевевшую алую ткань, он устремился к островку карминовых диванов и кресел в конце зала. Сорвавшийся с губ мягкий шёпот вспыхнул васильковым пламенем – магия стёрла с потёртой обивки сантиметровый слой пыли. Ещё на входе он на всякий случай зачаровал любую сигнализацию игнорировать их присутствие, но тревога все равно не отпускала юного мага. То ли ведьмачье чутье, то ли склонность ожидать худшего, но странное чувство, словно кусочек льда вдоль хребта, не отпускало. Им нужен был хоть один оптимист в команде. Жаль, что они не взяли Тедди… На диван он фактически упал, тут же запрокинув голову на спинку и вытянув ноги. Щелчок под ним заставил подпрыгнуть: в ответ на падение огромная стальная пластина заскрипела и медленно отошла в стороны под огромным, удивлённым взглядом Виккана. Ничего умнее «ой» он не придумал. Лунный свет из высокого, от самого пола до потолка, окна залил сумрачный зал чистым серебром. У Билли даже дыхание перехватило от бесконечно-белой красоты, простиравшейся за плотным стеклом. Под защитой тепла и стен заснеженные горы действительно казались настоящим произведением искусства, а не месивом из льда и ветра, в котором чувствуешь себя крохотной, беззащитной песчинкой. К такому виду можно было привыкнуть.

Отредактировано Billy Kaplan (2014-07-11 20:43:54)

Ждать, пока брат придет в себя, Том не стал - как обычно умчался, подняв столбы серебристой пыли. Рваться следом Билли не торопился, все равно не догонит, да и тепло от стен, медленно заполнявшее комнату, соблазняло больше секретов горного убежища. По крайней мере в ближайшие десять минут. Он с трудом подавил зевок и неловко потянулся: бок и спину тут же кольнуло болью. Пришлось расстегнуть костюм, чтобы попытаться оценить все последствия его глупости. Он поморщился и, пытаясь рассмотреть через плечо поясницу, забормотал на всякий случай заклинание исцеления. Делать это перед Тедди значило укрепить его сомнения касательно их авантюр. Искать Ванду толпой друзей Билли хотелось в последнюю очередь, это было только их с Томми дело.

Когда брат вернулся, Билли уже привел себя в порядок и мирно, почти сонно сушил мокрый плащ. Он задумчиво скользил пылающими тихим, волшебным пламенем пальцами по ткани, словно гладил задремавшую на коленях кошку, и вздрогнул почти незаметно в ответ на прикосновение к плечу. Вся дрожь ушла в сердце, пропустившее удар при появлении Тома. Виккан не знал, должно ли это работать так, как работало, дала ли им Ванда кроме сил и жизни что-нибудь еще, что-то, что она могла разделить лишь с братом. Иногда ему казалось, что это было лишь его фантазиями, желанием быть похожим на Алую Ведьму хоть в чем-то, но бывали дни, когда он мог действительно чувствовать настроение близнеца, как сейсмограф - колебания земли. И в ответ, присутствие Тома, каждое его прикосновение, отдавались приливом сил. Билли знал, о чем говорил: ни с одним из младших братьев, ни с кем из друзей подобного не случалось. Создала ли эту связь мама или же он сам, Билли не знал, но ему было все равно. Том с его повышенной чувствительностью был его спутником, недосягаемым, но неотлучным.

- Она никогда не менялась, - на газеты он даже не посмотрел - не все старые сказки о подвигах кумиров заслуживали внимания. Особенно, если они уже не пришлись по вкусу брату. Вздохнув, Билли поднял поднял глаза на Тома: тот как раз отвел взгляд и попытался отодвинуться, будто внезапно у них появились границы личного пространства. За последние два года они действительно смогли стать братьями - сложная наука, поддавшаяся им не сразу, как уравнение с двумя переменными, - и почти все границы и заборы с колючей проволокой остались в прошлом. Долгие разговоры или часы в тишине, даже ужины у Капланов и игры дождливыми вечерами - сколько их было? И все в итоге легли, как кусочки мозайки, в основу самой сложной штуки для Тома - понимания. А затем - и доверия.

- Не знаю... Погоди, - он оторвался от плаща и осторожно потянулся горячей ладонью к лицу брата. Бережно, чтобы не дернуть за волосы, стянул с глаз оранжевые очки: стекла были влажными от растаявшего инея. Том никогда не отличался сентиментальностью, - "Я не держусь за руки", - эхом отозвались старые слова брата, - и попытка отстраниться была скорее вопросов времени, чем вероятности. Медленно, словно лаская дикого зверя, он убрал отросшую прядь мокрых волос брата за ухо и устроил ладонь на покрасневшей от холода щеке: от пальцев, мягко поглаживающих скулу, к коже потянулось тепло. Заклинание почти не требовало концентрации - ерунда, как пальцами щелкнуть, главное - не перестараться и не поджечь ничего. Билли был осторожен, как никогда, и едва Том перестал походить на мокрого, лохматого пса, замер и предложил брату тонкую улыбку. - Так лучше.

Что брат почти не дышал, он даже и не заметил, пока пальцы случайно не скользнули по краю растрескавшихся губ. Под пальцами чувствовались жизнь и сила, но их Том излучал почти всегда, они лучше любых красочных слов и дифирамб описывали его брата, а вот выражение холодных глаз ему незнакомо.

- Том?

Отредактировано Billy Kaplan (2014-07-16 02:43:49)

Билли замирает, смущенный внезапной, непривычной нежностью брата. Томми не любит проявлять привязанность, для него это синоним "слабости". Томми - колючий ветер в волосах и молния, бьющая в грозу всегда в одно дерево. Томми - сердцебиение ночной автострады, серебристый хвост падающей звезды. Нежность - это не о нем. И все-таки он не лед: в его глазах зрачок мягко топит мутную радужку, в его глазах столько эмоций, что Билли не уверен, не выдумал ли он их. Про такие взгляды иногда говорят "как молнией прошило", но это не молнии, сквозь них струится такое же тепло, как через пальцы Билли. Он осторожно и потому легко переплетает их с пальцами брата, затянутыми в чуть шершавую перчатку. В этом жесте все, что ему хочется сказать Томми: "все хорошо", "я с тобой", "мы справимся", и он поглаживает большим пальцем его запястье, где под ярко-зеленой тканью и бледной кожей ветвятся голубые вены. В ответ брат словно зеркало повторяет жест, но в волосах. От прикосновения по позвоночнику проходит приятная дрожь, и хочется зажмуриться, задержать дыхание... Или дышать очень-очень часто и громко, потому что дыхание Тома у самого уха - горячее, и от него кружится голова, и если бы они не сидели, у Билли бы точно подогнулись колени, и Тому пришлось бы снова его придерживать. В этом брат похож на Тедди - он не позволит ему упасть никогда, но Билли не думает сейчас о своем парне, его здесь нет. Он совсем тихо шепчет "тшшш" в угол рта брата, уворачивается от щекочущего поцелуя, трется носом о жесткую щеку, о скулу, а затем сам прижимается губами к запястью, не дыша, не шевелясь. Если он и благодарен этого почти бесполезному подъему за что-то, так за этот момент...

Он разбивается, как фарфоровая чашка, выскользнувшая из ослабших на мгновение рук. Миг, за который он теряет присутствие Тома, оказывается переполнен ускользающими от его глаз событиями. Треск плотного стекла сливается с глухими выстрелами, но Билли даже не успевает закрыться руками от опасности, лишь растерянно скользит взглядом сначала по красному лучу на полу, а затем - по потемневшему лицу брата, почему-то оказавшимся так далеко. Билли успевает нахмуриться, потому что иногда он ненавидит способность брата, иногда...

- Какого... - шум, похожий на хлопанье крыльев, оказывается ворвавшимся в убежище ветром. Он, как сошедший с ума и опьяненный от крови хищник, хлестко проносится по едва нагревшейся комнате, срывает со стен огромные картины, вздымает и тут же топчет многолетний слой пыли. Том что-то кричит, опережая его мысли, но он не слышит ни слова - ветер стонет, как железо. Все, что успевает Билли, - это до боли вцепиться в плащ на коленях, и в следующую секунду он понимает, что заброшенное убежище остается позади. Что Том, как японский камикадзе, несется навстречу пропасти. Что он, черт бы его побрал, несется с ним на руках навстречу их смерти. Не от чужих пуль, - от пары тысяч километров камней и снега внизу. И едва сила притяжения подхватывает их и неумолимо тянет вниз, он прячет лицо на шее Тома, защищаясь от вьюги, и почти кричит, надеясь, что слова станут заклинанием.

Падение закончилось, не успев начаться, но менее больно от этого не стало: Билли застонал и потянулся к расшибленному второй раз за вечер боку. Утешить себя мыслью, что падение с потолка несравненно лучше падения со скалы, не особо вышло. Медленно, почти испуганно открыв глаза, Билли судорожно выдохнул, потому что они были живы, и почти целы, и даже на базе. Они упали на упругий пол пустующего тренировочного зала - и только потому отделались синяками, а не пробитой головой или объяснительной с Кэпом. При всей своей изобретательности, Билли понятия не имел, как они объяснили бы внезапное возникновение под потолком и снежинки вокруг.

- Пожалуйста, слезь с меня... - застонал он совершенно искренне - несмотря на тонкую фигуру, пушинкой Том не был. И как бы он ни любил объятия, тогда ему хотелось лишь одного - дышать.

Отредактировано Billy Kaplan (2014-07-12 20:45:42)

Над потолком робко мигает простуженная лампочка: она шипит, плюются электричеством и мелко дрожит. Никто не прибегает на шум, и Билли сверлит неверящим, почти черным от испуга взглядом потолок. Если бы не ладонь брата в его руке, он бы влепил себе пощечину. И еще одну. На всякий случай. Чтобы проснуться до того, как этот болезненный сон станет его сбывшимся желанием.

- Что это, черт возьми, было? Это нормально? Господи... Может, нам в следующий раз, - я не знаю, - сходить к гадалке? Какого черта на нас напали? Кто на нас напал?

Билли сам себе благодарен за то, что у него заканчивается воздух, а расцветающая боль от ушиба мешает говорить, стискивая горло узловатыми пальцами. Падение с чудовищной высоты - хорошее оправдание для небольшой истерики, она им сейчас нужна. Зажмурившись, он прижимает все еще горячую ладонь к пояснице; приходится чуть приподнять бедро, и это движение тоже отзывается в спине ледяным укусом. Томми лежит рядом, - ему досталось меньше, - и трещит с детским, почти игрушечным восторгом, но сердиться на него за это не получается. С трудом осознавая, что вообще произошло, он и сам улыбается и тихо кашляет - по-другому смеяться не получается. Смех у Томми легкий, заразительный, как песня из окна проезжающей машины: не можешь выкинуть из головы несколько дней. Билли смеется в ответ, как подпевает, - неуклюже и искренне.

- Да, да, да, - голос вибрирует, как лески. Закрыв глаза изгибом локтя, он наслаждается пьянящим головокружением и остатками свернувшегося на дне живота страха. Как при спуске на "американских горках", когда внутри все обрывается от леденящего ужаса и восторга. Билли думает, что страх очень похож на эйфорию.

Томми отстраняется неловко, отдергивает руку, как от прокаженного, но забыть прикосновение Билли не успевает. Брат все еще бормочет что-то, пытаясь описать события, которые слишком свежи даже для собственного осознания, и истерика умирает в груди, задушенная внезапной близостью Тома. Кончики жемчужно-белых волос щекочут лицо, и Билли убирает локоть, он жадно смотрит в расширенные, как у кошки, зрачки. Взгляд у Тома дурной и пьяный, а сердце бьется так сильно, что Билли чувствует его через слои плотной одежды, через кости, через плоть. Ребрам изнутри горячо и больно. Они смотрят друг на друга, как две голодные змеи. Том делает глубокий, рваный вдох, будто перед прыжком в ледяную воду, и Билли кажется, что правильнее всего будет закрыть глаза.

Сначала это просто неуклюжее прикосновение губ, осторожное, но необратимое, такое же искреннее, как и смех. И эта искренность подкупает, она посылает приятную дрожь по телу, но в голове прибоем шумит одна мысль: нельзя-нельзя-нельзя... Влажный, горячий язык скользит по губам, и секундное замешательство, за которое Билли успевает сжечь себя мысленно на костре, превращает назойливое и едкое "нельзя" в пугающее и желанное "можно". Он зарывается подрагивающими пальцами в спутанные волосы Тома, и отрезает любые пути к отступлению настоящим, жадным поцелуем. Как будто хотел сделать это вечность назад, в другой жизни, в Зазеркалье, во сне. От нежного, почти детского поцелуя не остается и тени, - он обжигает. Билли хочется раствориться в чужих легких, забраться под чужую кожу, дышать и кашлять братом, как отравленным воздухом. С каждым новым, почти злым поцелуем жаркая смерть под ребрами не унимается, ей все мало, она как раковая клетка наращивает огненные язвы по всему телу, пока не сплавляет два чуждых друг другу тела в одно. Как математику и музыку, как знание и веру, как бездонное брюхо черной дыры и позвонки созвездий. Билли сжимает пальцы и больно царапает голову и щеки брата, ему кажется, что он слышит шипение плавящегося металла и приторный запах горелой плоти, и тянется к Тому, как в дешевых романах, как разделенное тянется к целому. Билли кусает брата за подбородок, Билли глотает стон, и если Томми хочет что-то сказать, то он не оставляет ему шанса.

Оставь себе Небеса, оставь красивое и правильное, - Билли хочется разодрать тишину надтреснутым стоном, - подари мне мой холодный ад, подари мне сожаления и стыд, подари мне эту тянущую боль у затылка, подари мне, что хочешь, только дари. Билли целует лицо брата, как священную икону - виски и острые скулы, лоб, подбородок и горькие губы, слева направо, как крестное знамение. За каждую рану Спасителя - поцелуй, отвратительный, как сепсис, и сладкий, густой, как карамель. Билли кажется, что на его губах запекся сладкой кровью первородный грех, и Томми собирает языком эту хтоническую похоть, как урожай церковного винограда. Черное - к белому. В ответ Билли только улыбается.

Отредактировано Billy Kaplan (2014-07-26 09:39:57)

Он сам не понимает, каким чудом с его губ не срывается чужое, неуместное сейчас имя. Под потолком шипит лампочка, и где-то на этаже глухо хлопает стальным листом дверь, здесь полно сквозняков и приведений. Одно из них тусклой, светловолосой фигурой маячит за спиной Тома, и Билли закрывает глаза, шепча имя брата как экзорцизм.

- Томми, Томми, Томми, - слова нитями вплетаются в ожерелье ночи каждым поцелуем, каждым прикосновением, каждым сдавленным стоном, и Билли неуверен, не превратилось ли имя в заклинание. Так даже лучше, думает он, прихватывая зубами губу брата, прежде чем накрыть рот жадным поцелуем. Если это его сон, его сумасшедшее желание, то пускай. - Томмитоммитомми, - то ли просит, то ли заклинает он, заталкивая язык в чужой горячий рот.

Сумасшедшие не отвечают за свои поступки, и Билли рад был бы оказаться одним из них. Сойти с ума, рехнуться, как Алая Ведьма, чтобы хоть как-то оправдать этот порыв. У меня дурная наследственность, - чужое дыхание обжигает шею, распаляя пожар под кожей. У меня не все дома, - треск молнии на груди звучит вдавленными в пол на скорости 200 в час тормозами. Плевать, - теплые пальцы на холодной, хранящей прикосновение ледяных гор коже посылают электрические разряды прямо в сердце.

Разряд - он падает на спину и податливо выгибается дугой под тяжелым, настоящим телом брата.
Разряд - поцелуй ловит в ловушку пульс на шее, заставляя сердце остановиться. У него шершавые губы, - понимает Билли, тщедушно поскуливая и царапая спину брата через плотную ткань. Это по-настоящему, - ужас сворачивается на дне живота, как змея в гнезде. У ужаса вкус крови с губ брата.
Билли помнит Рождество, омелу над головой и смех друзей, когда ему впервые пришлось поцеловать другого парня... Он не помнит вкус чужих губ, но помнит запах ели и корицы. Томми пахнет Рождеством и страхом. Томми... Разряд - Билли закрывает глаза, задерживает дыхание, цепляясь за спутанные образы, вплетая пальцы в растрепанный светлый затылок. Он раскатывает момент, как крепкий алкоголь языком во рту, прежде чем сделать глоток. У отчаяния Томми металлическое послевкусие боли в висках.

Момент - и Билли больно сжимает пальцы на его плечах, обхватывает ногами узкие бедра, притягивая к себе ровно на мгновение, а затем, будто передумав, толкает его на спину. Впервые с безумного, пошатнувшего чувства, жизненные ориентиры и сами звезды над головой падения у Билли вновь есть контроль. Он может встать, игнорируя царапающуюся и воющую тварь в клетке ребер, может уйти, оставив брата огненном кольце возбуждения и агонии, пускай горит. Пускай, - думает Билли и смыкает пальцы на чужом горле. Пересчитывает пальцами, как бусины, шейные позвонки, заставляя замереть, и раскаленными, как металл, губами клеймит влажное горло. Ладони Билли горят волшебным, золотистым сиянием, отражающимся в темных глазах, и он скользит ими по телу брата, стирая яркую ткань, как песок с тела. Ему кажется, что он слышит шипение, когда влажная плоть встречается с его губами, и с каждым целуем ткани становится меньше. Он ластится к Тому разнеженной, пьяной кошкой, то собирая соленую испарину с груди, то вгрызаясь в ключицы. В какой-то момент он останавливается на напряженном, красивом животе и сцепляет пальцы капканом на чужих запястьях, упирается коленями бока и тяжело смотрит в светлые глаза. Давай, скажи, насколько я отвратительный монстр, скажи, что ты не хочешь этого, что это колдовство, и хаос, а не гормоны гнойной раной возбуждают кровь.

Отредактировано Billy Kaplan (2014-07-26 09:45:29)

Томми не похож на Тедди ни в чем. В нем нет уверенности Халклинга, нет приторной нежности, нет обещания безопасности. И Билли нравится это. Господибожетымой, - думает он, задыхаясь от ледяного поцелуя в шею. Укуси меня, покажи, что ты хочешь этого, не будь нежным, не будь безопасным, это не ты.

Томми скулит и тянется к нему, как пламя свечи, обжигая горячим дыханием, хрипит и просит, и Билли сыпет обещаниями так же щедро, как поцелуями: дададада. Все, что захочешь. Все, что попросишь. Билли никогда не видел брата настолько открытым, нуждающимся, поддатливым, уязвимым - десяток синонимов к фразе "трахни меня, пожалуйста". Ему хочется узнать, что еще он не знал о Томе. Вспороть ему грудную клетку, выпустить демонов из пахнущей гарью, тлеющей плоти. Впервые в жизни Билли не чувствует себя в безопасности и это чувство отравляет. Впервые в жизни ему больно от чужой страсти, впервые в жизни он испытывает эту звериную необходимость оставить следы на том, что принадлежит тебе. Господитыбожемой, - бесконечно думает он. Он ловит губами чужие пальцы и целует ладонь, - пальцы Тома тоньше теддиных, но они сильные и безжалостные. Дорогая ткань трещит и жжется: Том оставляет метки на его коже без страха, и свежие синяки расцветают, как капли чернил в прозрачной воде.

- Никогда, - он эхом шепчет в искусанные губы, невольно прижимаясь задницей к твердому члену брата под плотной тканью, когда Том резко садится. - Ох, черт, - впервые за ночь он стонет в голос просто от ощущения этого больного желания. И в ту же секунду сжимает пальцы вокруг испещренного, как волдырями, синяками горла. Обратно на спину Томми падает, как на дно пустого колодца, - с глухим стуком обреченности. - Лежи!

Слова, чертовы слова, он не знает, что из этого его безумная фантазия, а что - правда. "Хочешь, я стану девушкой? Тебе будет проще? Ты перестанешь так дрожать?" - мысль на вкус, как керосин, и он не собирается ее озвучивать, не собирается ломать момент, боясь облегченного "да". И все же Томми страшнее. Билли ищет отголосок той сладкой, пьянящей жажды его прикосновений во взгляде, но не видит ответа. Глаза Тома смотрят вверх, какие-то остекленевшие, словно он не может поверить, что это происходит с ним. Билли душит волна горячего отвращения к себе. Это неправильно.

"Пожалуйста, не бойся. Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что не ненавидишь, что хочешь меня."

Он прижимается к брату и, мешая ласку и нужду, трется лицом о его грудь, гладит кончиками пальцев по запястью, по искусанным губам, целует угол рта, прося, умоляя, вымаливая прощение за вспышку, как зверь буквально зализывая его раны. Он шепчет бессмысленно и сбивчиво, прося поверить, прося оттаять. Воющая ночным сквозняком реальность расползается по швам, превращаясь в инертную, концентрированную смесь стыда и желания. Он кашляет дурным, пахнущим братом воздухом, и следующий поцелуй не похож на предыдущие - это даже не нежность, не голод, это попытка украсть чужую душу через легкие. Томми стонет, как кричит, и Билли сжимает его лицо, не позволяя отстраниться. "Дыши мной". Он оправдывает себя тем, что так поступают все ведьмы. Скрежет ногтей по полу - дурной знак, и он ощущает на себе весь холод девятого круга, когда скользит ладонью по открывающемуся животу брата. Вне себя от страха. Вне себя от мысли, что он дрочит собственному брату.

Отредактировано Billy Kaplan (2014-07-20 05:16:19)

«Я хочу тебя», — слова потерялись в водопаде эмоций, переполняющих Билли. Как выдержать эту лавину чувств, разом обрушившихся на хрупкое человеческое сознание? Как не сойти с ума в стремлении никогда больше не отрываться от другого человека? Почти отчаянное желание — сорвать остатки одежды и сделать больно, сделать сладко, сделать все, чтобы зафиксировать этот момент в вечности, в памяти, вписать в реальность чуть дрожащим, витиеватым почерком ёмкое «мой» и оставить роспись отпечатком зубов на чужих ключицах.

Билли кусает губы, чтобы не застонать — вдруг услышат? — и тянет брата за волосы, целует красные отметины на горле, ласкает их кончиком языка, то ли извиняясь, то ли надеясь оставить порез.

Он не знает, сколько агоний пережил за эти мгновения брат, сколько сомнений и сожалений испытал после того отчаянного поцелуя. Напряжение пропадает: тело Тома перестает дрожать, и в этой перемене нет обреченности лопнувшей струны. В ней тепло начинающегося дня. Кожа у светловолосого Томми краснеет легко, достаточно сжать чуть сильнее пальцы или выдохнуть чуть громче. Он замирает, глотая очередной стон, когда Томми немного неловко касается его в ответ, и тянется к влажным, покрасневшим губам. На поцелуи его уже не хватает, и он несильно прихватывает их зубами, зализывает укусы. Господи, что они творят, как голодные звери... — шепчутся призраки здравомыслия где-то в густых тенях, но Билли уже не слушает. Как давно это началось? Неужели, всегда? Все это время, пока они косились друг на друга почти враждебно, ревниво, ища недостатки друга, чтобы убедиться в чужой фальшивости, чтобы без памяти влюбиться в них? Это нечестно, — почти истерично смеется про себя Виккан.

Остатки сомнений разбиваются о простое понимание: они всегда принадлежали друг другу. По рождению ли или неуловимому замыслу свыше, но ему больше не кажется это неправильным. Было бы это так же странно, пожелай Алая Ведьма близнецов разного пола? Было бы, не будь у него парня, который видит в нем всю вселенную? Не имей они одну мать, одно дурное наследие в крови? Билли слишком долго был правильным, он заслужил право все испортить в своей жизни, заслужил, черт возьми.

Нескольких рваных движений влажными пальцами хватает с головой: Билли выгибается, толкается бедрами вперед и тяжело дышит во влажное, горячее плечо брата. Он лежит, не зная, как поступить теперь: ему хочется сделал момент особенным, их, придумать что-то новое, что-то свое, но на языке вертится лишь горькое сожаление. «Прости, что люблю тебя, это мерзко», — даже для Билли это кажется отстойным признанием. Он вздыхает и прижимается губами к испарине у виска — еще одна хреновая попытка ответить на ускользающие слова. Сумасшедшего подъема в горы будто и не было: сердце болит и рвется наружу не от адреналина, вспененного страхом, как волной. Кожа горячая, как нагревшийся процессор: под ней гудят и вибрируют связки, чувства, остывший пот холодит не яростный, колючий ветер, а сквозняк старой базы и дыхание Томми. Билли закрывает глаза — ловит остатки ласки, пока огонёк этого безумия еще тлеет в них, — и лениво размазывает свою сперму по чужой плоти.

Звук шагов доносится до них, как через толщу воды. Где-то в коридоре идет патруль или еще один полуночник, терзаемый прошлым, как занозой. Виккан замирает испуганным зверем, и странный магнит в сердце, притягивающий его к Скорости, исчезает, оставляя на своем месте тупую боль. Смысл слов доходит до Билли с опозданием, как вечерний поезд. Томми его любит. Серьезно? Он действительно это сказал? Господи... Словно груз на перерезанном тросе момент разбивается на тысячи осколков, и Билли бросается в сторону от брата, как от ножа в подворотне. В потемневших глазах ужас мешается со стыдом, запоздалым гостем, и Виккан отводит взгляд, неловко закрывается рукой, будто Томми может его ударить, и сбивчиво бормочет себе под нос: слова цепляются за ткань реальности и перестраивая ее, перекраивают безжалостно разорванный костюм, пряча раскрашенную длинными царапинами и поцелуями кожу. Не сегодня, не сейчас, он может смириться с желанием брата, может жить даже со своим, но с его любовью? Не этого он всегда желал? Любви Томми? Господи, не так он себе это представлял...

— Прости, — он произносит одними губами и, бросив панический взгляд на дверь в спортзал, вскидывает руки: голубоватое сияние отражается на побледневшем лицо, а затем Томии остается один.