Пока они бегут, вернее, бежит лишь Пьетро, Ванда даже не пытается рассмотреть дорогу. Задыхаясь от слез и ветра, она отворачивается, прячет лицо на груди брата, вцепляется мертвой в его плечи. Он держит ее крепко, так сильно сжимает, что ей больно, но она не осмеливается ему об этом сказать. Пьетро бежит изо всех, и ветки деревьев тянущиеся со всех сторон, так и норовят хлестнуть их посильнее.
Кажется, они уже далеко от табора, от того, что осталось от цыганского лагеря, но Ванда все еще чувствует запах гари. Гари и крови. В ушах до сих пор стоят выкрики, полные злобы.
«За что? – всхлипывая, мысленно переспрашивает Ванда. – Что мы им сделали?»
Действительно, в чем провинились два перепуганных насмерть подростка? В каких страшных грехах были повинны Джанго и Мария Максимофф? Чем заслужили такую страшную, мучительную смерть?
Мысли о родителях вызывают у Ванды новую волну слез. Она с трудом сдерживается, чтобы не зарыдать в полный голос.
К тому моменту, как Пьетро наконец останавливается, Ванда уже почти успокаивается – только изредка все еще подрагивают острые плечи да покрасневшие глаза напоминают о том, что она плакала.
Найдя в себе силы поднять взгляд, она видит бледное, без единой кровинки, лицо брата. Он, кажется, что-то говорит – Ванда видит, как шевелятся губы, но не может разобрать слов.
- Тро, - во рту что-то ужасно неприятное, язык едва ворочается, и горло тут же перехватывает спазмом. Ванда давится и закашливается, так и не произнеся ни звука.
- Пье-тро, - через какое-то время пытается заговорить она снова. Выходит нечто среднее между писком и шепотом. – Мне больно.
Честно говоря, ей совершенно не хочется, чтобы брат отпускал ее: пока он прикасается к ней, пока она чувствует его, она уверена – они оба все еще живы. Они все еще есть. Это самое главное.
Ей почему-то кажется, что стоит только ему выпустить ее из рук - и тут же случится нечто ужасное. Ужасное и непоправимое.
Из темноты, затаившейся меж древесных стволов, раздается какой-то шорох. Ванда вздрагивает и испуганно жмется к близнецу еще теснее.
Из сумрака выпархивает какая-то ночная птица, Ванда не успевает ее  толком разглядеть, но она кажется ей огромной.
- Что это? – облизнув пересохшие губы, шепотом спрашивает она. Голос звучит жалобно, если не сказать - жалко.
Не самый важный вопрос, который должен сейчас волновать ее, но, потрясенный случившимся, разум Ванды намеренно цепляется за каждую неважную мелочь, избегая ненужных мыслей - старается уберечь свою хозяйку от потери рассудка.

Пьетро опять что-то говорит, но Ванда ничего не может разобрать и в этот раз: он всегда так смешно, быстро лопочет, когда волнуется - никто бы не смог разобрать. Но по его тону становится понятно – кажется, он пытается извиниться.
Колени дрожат – Ванда с трудом удерживается на подкашивающихся ногах, но Пьетро обнимает ее, помогая устоять, держит крепко.
«Я с тобой», - если бы он только знал, как она ему благодарна. Просто за то, что он есть. За то, что он есть вообще.
Птица. Всего лишь глупая птица. Если бы не Пьетро, Ванда, наверное, уже умерла бы со страху. Нет. Если бы не Пьетро, она умерла бы, даже не достигнув леса, – еще там, в лагере, в кольце из пламени и людской ярости.
Что-то ложится ей на плечи, и Ванда снова вздрагивает – всего лишь куртка. Она теплая внутри, и от нее исходит легкий запах сена, каких-то трав и Пьетро. Это немного успокаивает. Ванда трясущимися пальцами вцепляется в края куртки, закутываясь поглубже, судорожно втягивает носом воздух и утыкается лицом брату в грудь.
Что им теперь делать?
Она не знает, как долго они стоят так – мгновение или вечность, прежде чем близнец решается вновь нарушить тягостное молчание.
«Да, конечно», - Ванда бездумно кивает в ответ. Голос к ней все еще не вернулся.
Пьетро не произносит ни слова о том, что произошло, и за это Ванда ему тоже благодарна. Им придется поговорить об этом когда-нибудь. Не сейчас.
Пьетро заставляет ее поднять голову, и, глядя близнецу в глаза, Ванда думает о том, что ладони у него крепкие и слегка шершавые. И о том, с какой любовью и осторожностью они касаются ее лица. Во взгляде постепенно появляется осмысленность, Ванда кивает снова.
- Хорошо.
Ничего не хорошо, разумеется, но что еще она может сказать?
- Давай… - голос срывается, Ванда делает глубокий вдох и продолжает. – Давай поищем… что-нибудь.
Все, что угодно – только бы не думать, не думать, не думать о случившемся. Она слабо представляет, что и как они будут делать ночью, в лесу, совсем одни.
«Вот бы… Вот бы здесь был какой-нибудь дом», - думает она. Какой-нибудь старый, позаброшенный дом, сложенный из толстых бревен. Внутри пахнет пылью и сухостью, а по стенам развешены связки диких ягод, - так живо представляет она себе его.
Совершенно позабыв о том, что ее желания имеют особенное свойство - сбываться.

Они куда-то идут: Ванда, спотыкаясь, послушно плетется следом за братом, который упрямо тянет ее вперед. Она чувствует, как он дрожит от холода, и жалеет, что ничего не может с этим поделать: куртка у них всего одна и она сейчас у Ванды, а Пьетро ни за что не согласиться забрать ее обратно. Остается только надеяться, что скоро они найдут себе подходящее убежище и сумеют отогреться там.
Все вокруг чужое и враждебное, Ванда никогда не боялась леса, но сейчас ей очень страшно. И еще… Ей кажется, или они и впрямь здесь уже проходили? В сумраке деревья совершенно одинаковые.
Через какое-то время – чувство времени все еще потеряно –  Пьетро останавливается, и Ванда понимает, что они окончательно заблудились.
- Тро, - она не успевает и рта открыть, как близнец вдруг нетерпеливо перебивает ее. Ванда прослеживает взглядом указанное братом направление и – о, чудо! – различает в полумраке очертания какого-то строения.
Дом. Они же хотели найти дом. Всего одно мгновение – но Ванда улыбается.
Пока Пьетро возится с замком, она стоит, неуверенно переминаясь с ноги на ногу и оглядываясь по сторонам, словно боится, что их обнаружат. Но кроме них, похоже, здесь нет ни единой живой души на много миль вокруг.
Они входят, половицы чуть слышно поскрипывают под ногами.
- А? Что? – задумавшись о чем-то, Ванда едва не пропускает просьбу брата мимо ушей.
- Прости, - тихо извиняется она за свою невнимательность, хлопает куртку по карманам. Нащупав коробок, протягивает его Пьетро. Слышно, как он чиркает спичками в темноте.
Огонек свечи разгоняет сумрак по углам. Стараясь не смотреть на крошечное пламя, Ванда озирается. Внутри все точно так, как она и представляла, но сейчас она об этом не задумывается – просто радуется, что они, наконец, в безопасности.
На гвозде, вбитом в одну из бревенчатых стен, она замечает связку высохших ягод. Любопытство и голод пересиливают страх, Ванда решается отойти от близнеца – всего пара шагов, но ей кажется, что до стены не меньше километра. Привстав на цыпочки, она сдергивает ягодный пучок и возвращается к Пьетро.
- Рябина, - с уверенностью определяет она, отправив в рот сморщенную ягодку, и вдруг улыбается. – Держи.
Им действительно нужно поесть. Обоим. Пьетро даже важнее – бег и так отнимает у него много сил, а ведь ему еще и пришлось нести ее большую часть пути. Пьетро, конечно, никогда в этом не признается, но Ванда знает, чувствует, что он устал.
- Может быть, тут что-нибудь есть, - бормочет она и, путаясь в полах куртки, направляется вперед - к деревянным шкафчикам. Хлопая дверцами, по очереди заглядывает в каждый из них. Изнутри летят комья пыли. Один шкафчик совсем пустой, зато в другом, к радости близнецов, обнаруживаются консервы: банка фасоли и что-то мясное - целых две штуки. В третьем Ванда находит запечатанную упаковку сухофруктов и полбуханки засохшего хлеба. Хлеб она не трогает, а вот консервы и сухофрукты забирает.
- Смотри, что я нашла, - обернувшись, Ванда демонстрирует свою находку брату. Жаль только, что у них нет ножа, чтобы вскрыть консервы.

Пьетро зря рассчитывает, что Ванда не видит, как он тщетно пытается согреть озябшие ладони над свечой.
«Глупенький», - с нежностью думает она, бросая на брата взгляд украдкой. Ей немного неловко от того, что близнецу приходится мерзнуть.
«Из-за меня», - Ванда закусывает губу и стыдливо отворачивается. Это ее вина. Если бы не ее дурацкая выходка – ничего этого бы не было. Пьетро не пришлось бы дрожать от холода и страха, родители были бы живы… Вечно от нее одни проблемы!
Ванда опускает голову, занавешивая лицо растрепавшимися волосами, тихо шмыгает носом и, чтобы не разреветься, слишком уж рьяно углубляется в изучение платяного шкафа.
Пьетро пытается говорить с ней, неуклюже шутит, смеется – нервно, натянуто. Ванда только вздыхает и молчит. Пока брат завершает  свои поиски, она извлекает из недр шкафа оставшуюся, видимо, от прежних хозяев одежду: несколько старых, вытянутых свитеров, уродливый плащ песочного цвета, две пары мужских брюк. Все поношенное, местами заштопанное – но добротно, и, главное, чистое.
Ванда выбирает два свитера посимпатичней: один, побольше, приятного болотно-зеленого цвета – для Пьетро, второй – темно-бордовый, с дыркой на рукав, скинув куртку, натягивает на себя. Остальное заталкивает обратно в шкаф.
За это время Пьетро успевает чудесным образом найти нож и даже пару ложек – звезды сегодня благоволят близнецам, не иначе! Ванда снова улыбается.
- Вот, возьми, - она быстро сует брату в руки скомканный свитер и, пока он одевается, пробует содержимое жестяной банки. Консервы холодные и покрыты сверху толстой пленкой застывшего жира – сунув ложку в рот, Ванда кривится, смешно морщит нос.
«Фу, гадость», - тем не менее, выбора у них нет, она зачерпывает еще немного. На второй раз тушеное мясо уже не кажется таким противным, даже, наоборот, появляется какой-то вкус.
«Есть можно», - решает в итоге Ванда и передает ложку близнецу.
Скудная трапеза проходит в молчании. Наконец, отложив ложку, Ванда какое-то время мнется, но все же решается заговорить.
- Тро, что нам делать?
Она с надеждой заглядывает брату в лицо.

Из уст Пьетро безобидное «волшебница» звучит куда приятнее, чем злобное «ведьма», как ее окрестили селяне. Глядя на оканчивающего ужин брата, Ванда невольно улыбается: волшебницы добрые и их все любят. Было бы здорово быть одной из тех чародеек, про которых она когда-то читала в детской книжке. Тогда она смогла бы исполнить любое желание для себя и Пьетро. А, может быть, даже несколько.
«Куда я хочу пойти?» - она на минуту задумывается, прикусывает губу. Пальцы Пьетро, цепкие, обветренные, но чуткие, касаются ее руки, придавая Ванде уверенности. Брат никогда не оставит ее, не бросит, будет рядом, она знает это. Они всегда будут вместе – от этой мысли сразу становится легче. Пьетро столько всего для нее делает, заботится о ней – всегда заботился. Ванда снова едва не плачет, преисполненная нежности,  любви и благодарности близнецу, но вместо этого она несколько раз моргает, сдерживая подступающие слезы, и изо всех сил стискивает ладонь брата.
- Давай уедем куда-нибудь отсюда, - шепчет она, глядя Пьетро в глаза. Она согласна ехать куда угодно, хоть на край света, если Пьетро будет с ней. Главное – прочь отсюда, от этого жуткого, жестокого места, принесшего им столько страданий. – Куда-нибудь подальше. В Польшу или в Чехию, помнишь, Лачо рассказывал, как там красиво. Или… В Германию! Можем поехать в Германию.
Она судорожно вспоминает рассказы бородатого Лачо о странах, где близнецы никогда не бывали, - выбирает подходящее для них с Пьетро место. Ванда не сводит с брата, глаз, когда он подносит к губам ее ладони, пальцы у нее дрожат, и она отчего-то ужасно смущается. Грубиян и задира Пьетро всегда так нежен с ней.
Ванда вдруг бросается вперед и порывисто обнимает близнеца.
- Тро, я так люблю тебя, - бормочет она, зажмурившись и прижавшись к его груди. Только сейчас она понимает, насколько устала – тяжесть пережитого ужаса наваливается на нее сверху и давит, пригибая к земле.
Вздохнув, Ванда нехотя выпускает брата из объятий и, не говоря не слова, деловито и сосредоточенно, принимается обустраивать им спальное место,  сооружая «гнездо». Разувшись, ныряет в его центр, возится в клубке из пледа и подушек и, наконец, устроившись, приподнимает край одеяла, приглашая Пьетро присоединится к ней.
Нужно поспать, иначе – чувствует она – они рискуют свалиться без сил.